Сэнди слушала, не в силах отвести взгляд от тонких пальцев Элизабет, сжимающих сигарету.
— И что?.. Они не поженились?
— Нет. Эмили через полгода выгодно вышла замуж, а Марк с тех пор один.
— Вот как? — Сэнди все смотрела, как пальцы Элизабет мнут сигарету. — Но почему же он не приехал ко мне, почему не позвонил? Почему, в конце концов, не рассказал обо всем?
— Марк — настоящий мужчина. — В голосе миссис Гилмор зазвучала гордость. — Он хотел решить проблему сам. И он решил ее. Но на обратном пути из Лондона он очень торопился, Марк попал в аварию. Два месяца в больнице. Мы надеялись, за это время он одумается.
Сильви стояла, прислонившись к дверному косяку, и слушала, побледнев.
— Алекса, — сказала она тихо. — Он приезжал. Ты только что уехала в Лондон. Мы не стали тебе говорить.
У Сэнди появилось странное чувство: казалось, ее заполняет пустота. Конечно, такого не может быть, ведь пустота — это пустота, то есть ничего. Тем не менее она ощущала, как пустота разливается по ней: бежит вместо крови по венам, стучит вместо сердца, шумит в ушах, обволакивает мозг. Не спрашивая разрешения, Сэнди вытащила сигарету из пачки Элизабет, щелкнула ее же зажигалкой и глубоко затянулась. Вообще-то она курила крайне редко, только если случалось что-то из ряда вон выходящее. Это «что-то» обычно случалось на работе, поэтому никто из родных никогда не видел ее с сигаретой. Однако Сильви ничего не сказала, лишь бросила на дочь короткий удивленный взгляд.
— А почему вдруг вы решили мне об этом рассказать? — спросила наконец Сэнди. — Через столько лет?
Элизабет встала и заходила по комнате.
— Потому, что Марк тебя любит. Не знаю, тебя — Сэнди, или тебя — Алексу, или Алексу в Сэнди… Впрочем, не важно, раз ты — это она. И хорошо, что так. А то у него, по-моему, началось раздвоение личности… А я… мне уже много лет, и я хочу успеть исправить свои ошибки. Я хочу, чтобы он был счастлив. Чтобы вы были счастливы. — Ее взгляд упал на портрет на стене, она подошла и, прищурившись, всмотрелась в изображение: Сэнди, Бен и Арни. Они сфотографировались прошлым летом — специально по просьбе родителей. — Сэнди, это твой сын? — спросила она, не отводя взгляда от фото.
— Да, мой сын.
— Но… он ведь… он ведь очень похож на Марка, — неуверенно произнесла Элизабет.
Сэнди молчала.
— А на кого же еще ему быть похожим? — спросила Сильви.
— Боже мой! — Элизабет прижала руки к щекам и все повторяла, как заклинание: — Боже мой! Боже мой! Боже…
А по ее лицу — надменному, всегда невозмутимому лицу британской аристократки в седьмом поколении — текли слезы.
Элизабет давно уехала, а Алекса никак не могла прийти в себя после ее откровений. Она ведь долго не верила, что Марк ее бросил, что он мог так поступить с ней. В глубине души надеялась, что он найдет ее, заберет к себе и больше не отпустит. Она надеялась на это даже тогда, когда уже родился Арни. И только увидев обручальное кольцо на руке Эмили, перестала верить и надеяться. Смирилась. Поняла, что у них не будет общего, одного на двоих будущего. Собрав в кулак всю свою волю, начала учиться жить без Марка, отправив ненужные воспоминания в дальние уголки сознания. И научилась. Она была уверена, что научилась.
— Мам, когда ты догадалась? — спросила Алекса. — Про Арни?
— Почти сразу, как он родился. А год от года это становилось все очевиднее.
— А папа?
— И папа. Зря ты нам сразу не сказала, милая. Мы все-таки твои родители, мы бы тебя поддержали. — Сильви встала и начала ходить вокруг стола, собирая посуду.
Алекса продолжала пить остывший чай, не чувствуя его вкуса. Увидев поднос в руках матери, заметила у себя в руках чашку и наконец поставила ее.
— Дочь, а ты любишь Бена? — впервые за пятнадцать лет спросила ее Сильви. — Или ты с ним только из чувства благодарности?
— Не знаю. — Алекса в отчаянии сжала виски руками. — Правда, не знаю. Я об этом никогда не задумывалась. Просто так получилось. Он очень хороший. Он меня любит. Мне казалось, этого достаточно для счастья. Пока снова не встретила Марка. Но я ведь думала всю жизнь, что он предал, обманул меня. А оказывается, это не так… И что теперь делать?
— Что? — Сильви остановилась в раздумье. — Действительно — что? — Она поставила поднос на стол, села рядом с дочерью и обняла, прижав ее голову к своей груди. Совсем как в детстве. — А знаешь, давай-ка для начала разберем чердак. Кажется, ты хотела мне помочь?
Алекса невольно улыбнулась.
— Умеешь ты найти правильное решение.
На чердаке оказалась куча всякого хлама, который копился здесь, пожалуй, все тридцать лет, что родители жили в доме. Даже коробка с игрушками нашлась.
— Ма-ам, это же мой любимый. — Она достала белого медведя и обняла его, как родного. — Жив еще, бедолага. Надо тебя постирать и забрать с собой.
Потом вывалила на расстеленные по полу газеты все, что осталось. Поверх кубиков, пупсов, кукол и зайчика упала темно-синяя, в мелкую голубую полоску мужская рубашка. Алекса подняла ее и поднесла к лицу.
— Дочка, что это?
— Его рубашка. Марка.
Кажется, только вчера она так же прижимала ее к себе, и душа уносилась куда-то ввысь, замирала там на мгновение — и падала. А потом снова взлетала и снова падала. И такое это было непередаваемое блаженство, которого она никогда больше не испытывала. Никогда больше она не была так пронзительно счастлива. Наверное, такое и возможно только в семнадцать лет, когда эта самая душа еще чиста и невинна. Когда еще веришь, что впереди тебя ждет безоблачное будущее и что все мечты обязательно сбудутся. Когда еще веришь в чудеса.